Нет повести печальнее на свете. Нолик.

Девизом этой истории следует выбрать выражение: "Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно!"
Матушка моя, начавшая с легендарных и достославных собак своего детства и юности, Тарзана и Тролля, напоследок была горько и незаслуженно наказана судьбой.

Всё та же наша знакомая, что снабдила маму Кутей, а также ещё не тройкой ли собак, тоже сокровищ невеликих но, по счастью, не задержавшихся надолго, напоследок превзошла саму себя.
Опять её дети подобрали в буквальном смысле на помойке совершенное убожество и квинтэссенцию несчастья. На этот раз собачка попросту умирала от болезней и голода. Но она была маленькая! И Таня решила, что мама моя, опять оставшаяся без собаки да и без остатков здоровья к тому времени, уж с этой мелочью справится, а заодно и душевное равновесие поправит, свершив акт милосердия и обретя живую душу под боком.

После того как находку отмыли от грязи и коросты, выяснилось, что собачка не простая. Таня, в собаководстве более продвинутая, со всякими разводчиками якшавшаяся, определила кобелька, как карликового голубого пуделя. Собака довольно редкая и недешевая по тем временам. И поначалу было непонятно, как он оказался на помойке.

Однако же немного пообщавшись с этим сокровищем, мы понемногу стали понимать, что к чему.

Смытая грязь и состриженные колтуны открыли ещё одну пикантную тайну: несчастный оказался то ли кастратом. то ли крипторхом.
То есть кем-кем, а производителем он быть не мог. Можно было предположить, что его заводили как раз с этой целью, а когда он ожиданий не оправдал, просто выкинули.

Такое сплошь и рядом, его предшественница на матушкином попечении, милейшая колли Эста была выгнана из дома после того, как семь лет щенилась по два раза в год. Когда она перестала быть источником дохода, от неё избавились. Её подобрала Танечка и... ( см. выше). Впрочем Эста, при том, что мама никогда не испытывала желания завести колли, хлопот не доставляла совершенно, но здоровье от такого использования у неё было подорвано основательно. Не прожив и года она тихо умерла.

В согласии с правилом значащих имен ( см. мой предыдущий пост) мама назвала подкидыша Ноликом. Во первых притащили ей это сокровище аккурат в Рождество (Noel!). ( Подарочек, блин... Дары волхвов, так сказать. Данайцев, скорее.) Во-вторых, от собаки в нем было НОЛЬ целых шиш десятых. Какая-то помесь ежа с драной кошкой.
Но как бы то ни было, а горести его, казалось, остались позади. Однако же он так не считал.
Много мы повидали собак, в том числе и злых, и беспросветно глупых, и трудноуправляемых, но все они ценили расположение хозяев, пусть даже временных и хлеб насущный из их рук.
Нолик явился исключением. Так и осталось загадкой : то ли он разуверился в людях, будучи преданным, то ли и был выброшен за свой мерзкий характер.

"Он... пакостил всем кому только мог,... подкрадывался незамеченным и скоро настолько опостылел, что... лупили его при каждой возможности, а он кусал их за ноги. Он принялся воровать и теперь уж не разговаривал ни с кем, только урчал сам с собою..."

Это описание Горлума во "Властелине Колец", подходило Нолику если не в деталях, то по сути. Правда, он был умен, и открытой агрессии не проявлял, но никогда не выказывал ни маме, ни мне ни малейшего расположения. Никакие ласки не могли вывести его из угрюмого состояния. Никаких правил собачьего поведения он не соблюдал : гадил дома, воровал; выйдя из первоначального полумертвого состояния, отчаянно сопротивлялся попыткам ухода и лечения. Конечно, в отличие от родичей Горлума мы его "при каждой возможности" не лупили ( что там лупить то?), но на законные и соразмерные шлепки он яростно огрызался.

Ходил он всегда скрючившись и сгорбившись, посверкивая злющими маленькими зенками из под сальной челки. Жизнь на помойке на здоровье его отразилась не в лучшую сторону, у него так никогда и не наладилось пищеварение, во всяком случае изо рта у него всегда воняло, как со скотобойни, а шерсть регулярно начинала то тут, то там вылезать.

В отличие от Горлума, он умудрялся производить невообразимое количество шума. Как ему удавалось при таких мизерных размерах топать по-слоновьи, совершенно непонятно. Ещё он постоянно пыхтел, шуршал, возился, ну и гавкал, конечно, как вся эта мелочь любит. Лишь один раз маме удалось подсмотреть, как он веселится. Он радостно прыгал по двору, пытаясь схватить себя за хвост, но едва заметил, что за ним наблюдают, сразу скрючился и с мрачным видом отошел в сторону. Как мужик предпенсионного возраста, застуканный за сбором детской пирамидки.

Делом всей его жизни было преследование котов. У нас кошек в ту пору не было, но соседские свободно фланировали через мамин двор. Эту малину Нолик им решительно поломал. Хотя он сам не превышал по размерам иного кота, но кидался на них с такой яростью, что не выдерживал ни один.

Непосредственных контактов, кажется, не было ни разу, Нолик был не очень проворен, а может и не стремился схватить супостата, понимая, что в рукопашной мало ему не покажется. Загнав кота на заборный столб, он продолжал оголтело кидаться, взлетая до половины столба, и кот, как правило, долго не выдержав под натиском флюидов ненависти, считал за лучшее спрыгнуть на внешнюю сторону и удалиться.


Очистив от котов свою территорию, он устремлялся далее. Благодаря своей мелкости он просачивался в любые заборные щели, находя их там, где и помыслить-то нельзя было и устремлялся на поиски потенциального противника.


А найдя, с неиссякаемой энергией начинал гонять его по соседским огородам, что, понятно, их владельцев не радовало. Так что мамуле постоянно приходилось подлатывать ветхий штакетник, а подопечный постоянно находил всё новые и новые способы вырваться наружу.

Мама тогда за пределы двора уже и не выходила практически и Нолику, конечно, можно было посочувствовать : прогулок, главной собачьей радости, он был лишен.
Но вот грянул переезд в Горку. Маму мы сразу же забрали с собой, ну и Нолика, естественно. Понадеялись, что места хватит всем. Так оно и было, но не всех это порадовало. Никаких загородок на турбазе не имелось, во всяком случае таких, чтоб удержали карликового пуделя. И он растерялся: стремиться было некуда. Цель жизни исчезла.

Облом произошел и со второй целью. Там оказались две наши кошки, привезенные из Холомеева и местный старожил Мишка, бывший в полтора раза больше Нолика. И никто из них Нолика не боялся! Бешеные атаки этой карикатуры на Шарикова разбивались о воинственные позы и свирепый шип, ни одна из кошек на считала нужным отступить хоть на сантиметр.

И бедный Нолик впал в ещё более явную депрессию. Собаки, Ёрр и Веста на него внимания просто не обращали, а появившийся впоследствии Тузик по молодости пытался использовать его как игрушку, что Нолика ещё больше бесило.

Зато в Горке выявилась одна особенность, подтвердившая наши догадки о проведенном в комфорте детстве Нолика.
Народа там бывало, естественно, много, Нолик ко всем относился в общем, индифферентно, с одним исключением. Его приводили в неописуемый восторг хорошо одетые женщины, приезжавшие на иномарках! Прежде такого не замечалось, потому что в мамином переулке таких гостей не было в принципе.
Вот перед ними он вертелся и хвостом навиливал, вызывая негодование мамули, перед которой он за все года ни разу своей облезлой кочерыжкой даже не шевельнул, при всей её заботе!
Мало того, он всеми правдами и неправдами пытался влезть в машины, видимо думая, что очередной "Опель" или "Лансер" ( на "жигули " он внимания не обращал!) увезет его в далекую счастливую страну прошлого. Если же ему это не удавалось, он залезал под машину и бдел, в надежде на счастливый случай. Как его не задавили по недосмотру - сам удивляюсь!

Хозяйку свою он пережил. Одним из двух предсмертных желаний мамы было: "Не обижай Нолика, пусть тоже доживет спокойно."
Он и дожил, правда вряд ли спокойно, все так же исходя мизантропией и раздражая окружающих своей мерзостью. Под конец мне все же пришлось взять на себя грех и избавить его от мучений: к старости он ослеп, у него начала стремительно расти неоперабельная опухоль и я счел за лучшее помочь ему покинуть этот свет.